Высказывания великих о бане

  Баню у нас почитали всегда. Недаром столько поговорок о ней сложено. "Баня - вторая мать", "Пар костей не ломит", "Помни день субботний: иди в баню", "Который день паришься, тот день не старишься". Банный день по своей благостности, расслабленности, радостному ощущению после процедур впору причислить к праздничному.

  А сколько похвальных слов щедрому жару находим в книгах, авторы которых были его большими ценителями и знатоками! Вот уж поистине и в прозе и в стихах воспета русская баня. С неизменным восхищением говорит о ней в своих произведениях А. С. Пушкин. В "Руслане и Людмиле", например, в знак уважения "прежде всего юношу ведут к великолепной русской бане", где "прозрачный пар над ним клубится; потупя неги полный взор, прелестные, полунагие, в заботе нежной и немой вкруг хана девы молодые теснятся резвою толпой, над рыцарем иная машет ветвями молодых берез..."

  Очень уважали баню Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, Ф. И. Шаляпин. Последний, в частности, вспоминал: "Любил я с отцом ходить в баню... Там мылись и парились мы часами, до устали, до изнеможения. А потом, когда ушел я из дому, помню: в какой бы город я ни приезжал, первым долгом, если хоть один пятак был у меня в кармане, шел я в баню и там без конца мылся, намыливался, обливался, парился, шпарился - и опять все сначала".

  Много восторженных слов по поводу бани высказал известный современный писатель Василий Белов. В одном из лучших произведений этого автора ("Плотницких рассказах") говорится о том, как его герой подновляет старую баню, затем топит и наслаждается целебным жаром. "Напарник-плотник Олеша привез на санках еловых дров, пучок березовой лучины, а я взял, - пишет В. Белов, - у него ведро и наносил полные шайки речной воды... Сначала я начисто мокрым веником подмел в бане. Открыл трубу, положил полено и поджег лучину. Она занялась весело и бесшумно, дрова были сухие и взялись дружно.

  В бане уже стоял горьковатый зной. Каменка полыхала могучим жаром... Угли золотились, краснели, потухая, и оконный косяк слезился вытопленной смолой. Сколько я ни помнил, косяк всегда, еще двадцать лет назад, слезился, когда жар в бане опускался до пола... Угли медленно потухали... Закрыл трубу. Угли, подернутые пепельной сединой, еще слабо мерцали.

  Вероятно, нет ничего лучшего в мире прохладного предбанника, где пахнет каленой сосной и горьковатым застенным зноем. Летним, зеленым, еще не распаренным, сухим, но таящим запахи июня березовым веником. Землей, оттаявшей под полом каменки. Какой-то родимой древностью. Тающим снежным холодом...

  Ковшик воды в каменку. Валуны отозвались коротким и мощным шумом... Каменка зашумела, сухой, нестерпимый жар ласково опалил кожу. Я ошпарил веник, отчаянно взобрался на верхний полок и вмиг превратился в язычника: все в мире перекувыркнулось, и все приобрело другое значение".